Было — не бьло, ведь рабов у Аллаха много, — а в одном царстве жила
девушка-сиротка. В день, когда мать ее прахом оделась, в душе девушки за-
пылал огонь, а лицо пеплом покрылось. Разве сия- ет улыбка на лице сироты?
Хоть бы отец защитил ее своими крыльями, своим телом… Но не успела
высохнуть земля на могиле матери, как передал он свою дочь заботам мачехи…
Сердце у мачехи бьшо каменное. Отец, правда, берег руки дочери от холода и
жары, да, спаси вас Аллах от такой судьбы, новая жена его передохнуть
девушке не давала, всякую ношу таскать заставляла, по кручам гоняла, в
решетке из родника воду носить посылала. Эта работа была такой тяжкой, что
иголкой вонзалась в глаза. Но еще трудней выносить обиду: гора и та не
выдержала бы, ног нет, а убежала бы. Так шею гнуть может только желтая
корова да петух с серьгой. Кровать девушки стояла в хлеву. Там она и
подружилась с ними, водой не разольешь. Научились они понимать друг друга.
Каждый день рано утром голосистый петух звонко кукарекал в ногах
кровати, приговаривая:
— Проснись, моя сиротка, проснись, много горя на земле, много и
радости; черные дни не могут быть бескрайними, как море. И для тебя наступят
светлые дни, может быть, сегодня, а может быть — завтра! Только держи в
чистоте свое сердце.
Его слова зажигали в девушке искорку надежды. Эта искорка, разгораясь
все ярче, согревала душу сироты, и она крепко прижимала голосистого к своей
груди.
Желтая корова, которую девушка звала «мое Золотко», старалась быть ей
матерью. Кормила она сироту, не знавшую материнской улыбки, из одного соска
медом, из другого — сливками. И девушка была ей дочерью, ласково обнимала ее
за шею и всякое горе изливала ей, как родной… Потому-то сирота так
радовалась, уходила вместе с желтой коровой на яйлу1, куда прогоняла ее
мачеха.
В один из дней пошла девушка со своей желтой коровой искать луг, где
много вкусной травы. Отыскав хорошее пастбище, она пустила корову пастись, а
сама села под дерево, клубок за
Я й л а — летнее пастбище в горах.
клубком шерсть прядет. Вдруг с вершин гор подул сильный ветер,
подхватил клубок и понес…
Сирота не знала, куда деваться от страха! Ведь мачеха ее ни ветра не
признает, ни града. Аллах тому свидетель, девушку жестоко наказывали за одну
вязальную спицу, а уж за клубок шерсти ее ожидает такое, что трудно и
представить доброму человеку!
Девушка пустилась бежать за клубком. Клубок летит, сиротка следом,
клубок летит, сиротка следом; и как нарочно, ни за кустарник не зацепится,
ни в ветках не застрянет, а ветер знай дует… Катился, катился клубок и
закатился в какой-то домик, а девушка за ним вдогонку… И вдруг видит она —
что бы вы думали? — седовласую старушку! Сидит та на циновке, а перед ней
зеркало стоит… Девушка подошла к старушке, низко склонила голову.
А было то зеркало зеркалом судьбы. Всякий почтенный человек, постигший
мудрость, мог увидеть в нем все, что случалось в жизни.
Потому-то, когда девушка-сирота начала рассказывать седой старушке, как
она очутилась у ее порога, та ответила ей:
— Не утомляй себя, дочь моя, я все, все видела; я слышала, как блеет
ягненок, потерявший мать. О дитя матери своей! Я знаю, что ты вынесла, что
сердце твое испытало… Ветер подул и унес клубок, не так ли? Пусть будет к
добру; клубком тем свяжут руки и язык злого шайтана. Если боишься мачехи,
возьми овечьей шерсти, что растет на моей голове, возьми столько, сколько
тебе нужно; приготовь пряжу, смотай ее в клубок и покажи мачехе!
Девушка не поверила своим ушам:
— О бабушка, что вы говорите! И что скажет Аллах, если я, спасая себя,
вырву из вашей головы хоть один волосок; не убьет ли он меня за такой грех?
А потом, что бы я ни делала, все колет глаза моей мачехе. Кувшин ли разобью,
воды ли принесу — во всем найдет она повод для брани. Если я отдала клубок
ветру, пусть она отдаст меня потоку, мне все равно, ведь я ни разу в жизни
не улыбнулась.
Сказала она так и залилась горькими слезами.
— Не плачь, дочь моя, не плачь. Если мачеха не дает радости тебе,
девушке с золотым сердцем и чистой душой, то Аллах пошлет тебе счастье,
будет такой день. Освежи водой свое лицо и глаза!
Молвила старушка эти слова и взмахнула руками. Колдовством ли назвать,
чудом ли прозвать, как ни сказать, из десяти ее пальцев капля за каплей
заструился свет. Девушка-сиротка, и не
догадавшись, какой станет, омыла лицо и глаза теми каплями. Потом
помолилась за старушку, нашла желтую корову и пошла домой.
Поглядела на нее мачеха, смерила взглядом с ног до головы и закричала
так, что земля затряслась:
— О Аллах, до чего мы дожили! Слава Аллаху, что камни еще не падают нам
на голову. Эфенди, подойди посмотри на проделки своей дочери. Нога ее больше
не ступит на мой порог! Даже виноград чернеет от соседства с гнилой ягодой,
а у нас в доме моя дочь что роза!
Прибежал отец, поглядел на свою дочь и что же видит: насурьмленные
брови будто лук изогнулись, губы огнем пылают, на щеках разбрызганы родинки!
У него даже язык отнялся.
— Так-то благодаришь ты меня за хлеб, девчонка, — наконец сказал он. —
Что это за розы у тебя на щеках, что за сурьма на бровях? Ты хочешь
опозорить наш дом и обесчестить наше имя? Нет тебе здесь места. Какой
бродяга сбил тебя с пути, к тому и иди!
Бедная девушка не могла понять, что случилось. Кровь похолодела в ее
жилах. Вот-вот в глазах у нее потемнеет и замутится ее рассудок, а тут еще
мачеха ударила ее по голове и сунула в руки зеркало. Упала девушка, как
подкошенная. Когда же пришла в себя, посмотрела в зеркало и увидела, что
глаза ее и лицо светятся, будто звезды и луна. Поняла она тогда, что обязана
этим старушке: «Так вот почему они кричали на меня! А я ведь тоже подумала,
что на лице у меня след какого-то греха». Сказала она так сама себе и
жалобно-жалобно заплакала. Но вот чудо! Чем больше она плакала, тем красивее
становилась. Была красавицей, а стала будто пери… И тут желтая корова по
милости Аллаха заговорила:
— О жестокосердные мучители, как только может ваш язык порочить сироту!
На восходящей луне, на заходящем солнце и то есть пятна, на ней же нет. Я
свидетель тому, земля и небо свидетели тому!
Слова ее как гром в ясный день грянули. Отец повернется, посмотрит
корове в глаза, повернется, посмотрит дочери в лицо. Наконец говорит жене:
— А ведь корова не лжет: ум мы еще не потеряли, глаза тоже есть. Если
бы на лице дочери были румяна, разве не смьши бы их ручьи слез?
Так первый раз сказал он правду, да разве поверит мачеха? Конечно, не
поверит! Вылила девушке на голову сорок котлов во-
ды — но из бровей той ни один волосок не выпал, а родинки побелели…
Тогда мачеха прикусила язык и подумала, хитрая: «Может она джиннов
встретила в горах или в ущелье; день ото дня ее красота расцветает! Как бы
отнять у нее всю прелесть и отдать родной дочери?» С того часа мачеха то
слева к девушке подбиралась, то справа заходила, одно-другое обещала, могла
ли сиротка устоять! Не взошло еще солнце, как мачеха погнала свою дочь пасти
желтую корову…
Аллах вознаграждает не за добрые слова, а за доброе сердце! Ну что же,
корова пошла, девушка побежала вслед за ней, пыль поднялась, грязь полетела.
Так они и подошли к зеленому пастбищу с пышной травой. Мачехина дочка
собралась было прясть шерсть и мотать клубок, да непривычное это для нее
дело; опутала себе все лицо, руки в нитках; ни ветер не может помочь, ни
вода! Наконец скрутила она кое-как нитки, вырвал у нее ветер клубок и
покатил его. Пустилась она в погоню. Но легко ли ей осилить крутые спуски и
подъемы, если не знала она никогда ни слез, ни ушибов? Катясь по буграм за
клубком, вся ободралась до крови. Увидев седовласую старушку, мачехина дочка
не поверила своим глазам: «Вай, вай, неужели эта грязная старуха и есть та
женщина, которую называют лучезарноликой? Волосы спутались, как паутина, на
лице — подлость, джады настоящая!» Не пошла она к старушке на поклон, а
принялась бранить ее:
— Что ты здесь вяжешь и ткешь, старуха?
— Один Аллах знает, дочь моя, какое у кого естество. Каким взглядом
посмотришь на меня, тем и покажусь тебе. А что до моей работы, это дело
сердца: кто какую пряжу приготовит, то я и сотку! Стыдно просить, но ради
доброго имени твоего отца не причешешь ли ты мне волосы, дочь моя?
— Твои волосы не такие, чтобы за ними присматривать, злая старуха!
— Не протрешь ли мое лицо, глаза мои, дочь моя?
— И лицо, и глаза твои не такие, чтобы их вытирать, гадкая джады!
— Неужели я так грязна, дочь моя? Может, ты и сама запачкалась?
Подойди, вымой лицо, руки!
Д ж а д ы — колдунья, ведьма.
Сказала так старушка и протянула к девушке руки. Того и ждала невежа.
Тотчас вымыла она не только глаза, но и руки, ноги и, погнав впереди себя
корову, отправилась домой. Вернуться-то она вернулась, да как увидела мать
свою любимицу, кровь застыла у нее в жилах, сердце ее затрепетало.
Дочь удивилась.
— Мать моя, — спросила она, — что случилось с тобой, или язык у тебя
прилип к зубам, или зубы не разжимаются, почему ты не откроешь рта и не
молвишь словечка?
Мать же ни «а», ни «б» не может сказать. Взяла да поднесла ей к лицу
зеркало. Посмотрелась дочка в зеркало и видит — что бы вы думали? — ни
бровей не осталось, ни ресниц, а лицо все в красных ссадинах, будто
исцарапал кто-то…
Вот ведь как случилось: захотела пшеница грубого помола стать рисом,
только еще хуже сделалась… Грохнула дочка о камень зеркало:
— Вай, вай, какое горе свалилось мне на голову! Кто теперь поднимет
глаза, чтобы посмотреть мне в лицо!
Закричала она, заплакала злыми слезами. В доме все забегали, заохали,
чем помочь не знают. «Это ты во всем виновата», — обвиняют сироту, не
знавшую материнской улыбки. Собирались содрать с нее три шкуры, но тут
желтая корова опять заговорила:
— О жестокосердые рабы Аллаха, грех не на сироте, а на вашей дочери,
уши которой не слышат того, что говорит ее язык. Она сказала почтенной,
старой женщине такие слова, что даже сердце гор и камней не выдержало,
разорвалось на части. А вины без наказания не бывает! Вот она и превратилась
в безобразную обезьяну. Хотите теперь — хвалите ее, хотите — побейте
камнями!
Услышав это, мачеха страшно разгневалась и с пеной у рта подбежала к
желтой корове:
— Замолчи, гадкая, ведь это ты виновница всему! Если бы тебя не погнали
на яйлу, не помаслили бы хлеба девчонке, которая живет твоим умом и которой
на роду написано умереть в сорок лет, — не превратилась бы моя алмазная
доченька в драную рябую курицу. Чтоб твое молоко тебя же и погубило, а ее
красота стала красотой покойника!
Сказала она так и направилась к мяснику Хаджи. Упала сиротка на колени,
прильнула к рукам, к юбке мачехи, умоляет ее:
— Уж если хочешь крови, так лучше меня убей, не трогай беззащитную
скотину; подумай, не всякая корова может заговорить; послал ей эту милость
тот, кто выше нас; если ты тронешь хоть один ее волос, как ты предстанешь
перед Аллахом!
Просила она, просила, умоляла, умоляла, но глаза мачехи только кровью
налились… Еще пуще разозлилась, закричала:
— Ах ты, собака, не хватало того, чтобы ты меня учила! Ты лучше
позаботься о своей голове: сейчас вот вылью три горсти коровьей крови, тогда
и пущу носом молоко, которым кормила тебя твоя мать!
Сказала она так и побежала к мяснику. А сиротка обняла свою корову за
шею и залилась рекой слез.
Не прошло и пяти минут, а в дверях показался мясник Хаджи с
окровавленными ножами! Корова ни «му-у» не сказала, ни «мо-о» не прокричала.
Подошла и склонила перед мясником свою голову. Повернувшись к мачехе, мясник
сказал:
— Животные не знают, когда их ждет смерть; или овод мелькнул у коровы в
глазах, что сама пришла и положила голову на плаху?
Полоснул он ножом по коровьей шее — а нож-то не режет. Сказал
«бисмиллях», еще раз провел ножом по шее — опять нож не режет, еще и еще —
не берет нож! Схватился тогда мясник за бороду:
— Аллах, Аллах, мой нож даже камень разрежет, здесь какое-то чудо… Я
не могу коснуться и волоса этой благословенной!
Крикнул он так и отшвырнул нож в сторону.
С того дня и кинжалом не могли открыть мачехина рта! Но теперь она не
пускала сироту и желтую корову ни в поле, ни в горы, не давала ни травы, ни
мяса, одной -только горсть сена, другой — только кусок хлеба. Хотела она
отнять у бедных радость, да не вышло. Сиротка не съест своего хлеба, смочит
его слезами, отдает корове, а корова смешает свое молоко с медом и сметаной,
накормит девушку… Прошло с того дня много месяцев, много лет, а злоба,
ненависть не утихали! Ну что тут можно сказать, пусть Аллах рассудит!
В один из дней в конаке играли свадьбу. Никого особо туда не
приглашали — это же конак… Двери открыты, никто не сторожит у входа! Шли
все, кто хотел повеселиться на славу.
Но разве может свадьба обойтись без любопытных! Мачеха тоже принарядила
свою дочь с лицом обезьяны.
Конак- дворец, большой богатый дом.
— Пойдем, моя чистая, пойдем, моя алмазная, — позвала она свою дочку.
На место бровей прилепила ей перья, глаза подвела сурьмой. Потом заглянула в
хлев и сказала сироте:
— Послушай ты, собака, свою-то родную я отведу на свадьбу. Но и тебя на
день выпущу из хлева. Только присмотри как следует за домом: если хоть одна
иголка пропадет, знай, я тебя на иголки спать уложу!
Сердце сиротки кровью облилось! Горькие, как дикий лук, слова свинцом
застыли у нее в груди… Но что она могла сделать-только сдержать себя!
Обняла она золотистую за шею и стала плакать, приговаривая:
— О мое Золотко, о моя золотая, не знаешь ты людей! Отец — только дым,
который вылетает из трубы, лишь мать лелеет свое дитя. Аллах отнял у меня
кормилицу-печальницу: только бы других не лишал матери. Кто накормит
девушку, у которой нет матери, кто сведет ее на свадьбу? Мачеха и обидит ни
за что, и заставит отыскать в песке иголку… Красота — счастье девушки, а
мне она принесла беду… Ах, если бы седовласая старушка отдала мою красоту
неродной сестре, чтобы зубы ее ревности не вонзались в мое тело!
Тут желтая корова заговорила:
— Не плачь, моя сиротка, не плачь. Недавно рука пери коснулась моего
лба, и в том месте выросли три волоса — видишь, как они шевелятся? Это или
знак пери, или весть от старушки с лучезарным лицом: вырви один из них и
попробуй спалить, посмотрим, что скажет Аллах!
В глазах сироты загорелся луч надежды. В этом луче она и сожгла один
волос. Смотрит и что бы вы думали видит? Возле ворот стоит арба, в арбе —
сверток, а в свертке чего-чего только нет: и наряды, и украшения — все, что
нужно для свадьбы, найдешь там… Бедная девушка взглянула раз, потом другой
да так удивилась, что на месте застыла.
А корова и говорит:
— Ну, моя сиротка, опомнись, пусть гнездо твое Аллах совьет; одевайся
скорее и на свадьбу ступай, пусть там полюбуются красавицей — да и ты
развеселишься.
Нарядилась сиротка и превратилась в гурию. Красоту свою взяла она у
розы, а аромат у фиалки… Волосы — гиацинт, походка — как у лани, а глаза
опьяняют, будто сок винограда, посмотришь на нее — кровь начинает быстрее
бежать по жилам.
Как только она вошла в дверь, все, кто был на свадьбе, застыли,
оцепенели, словно на них разбойники напали. Люди смотрели друг на друга,
будто хотели спросить: «Какого это сада роза,
какого цветника гиацинт?» Ну видел ли свет подобную? Никто девушку не
узнал. Даже тамада, подумав: «А не из дворцовой ли она знати», — оставил
женщин из свиты садразама и везиров и стал мотыльком порхать возле сиротки.
Будто соловьи зазвучали сазы, а как запели девушки! В свадебном доме свадьбу
играли а сиротка вволю повеселилась…
Мачеха сидела, забившись в угол, а рядом с ней дочка, как ощипанная
гусыня. Заметила сиротка, что они на дверь косятся, сказала себе: «Довольно,
время мое прошло» — и поднялась с места. С большими почестями ее встречали,
с большими почестями и провожали. А когда переходила она через площадь,
случилось так, что одна ее туфелька упала в бассейн. В воду разве
спустишься, из воды разве достанешь?.. Погрустила она, но убедила себя, что
это к добру, и успокоилась. Время быстро летит, и сиротка, никому не
показываясь, надела рваную мешковину. Только она присела, появились и
остальные, будто гнойная парша.
— Я наказывала тебе, девчонка, охранять двери, дом, выполнила ли ты мое
повеление?
— Охраняла, мать моя, охраняла, да только никто не приходил, не
постучал в дверь!
— Ах ты, щенок без матери, кто же остался в горах, в долинах, кто мог
прийти и постучать? Все, кто есть, кого нет, как рой пчел, полетели в
свадебный дом…
И стала рассказывать о свадьбе — хотела вызвать у сиротки зависть:
— На свадьбу пришла такая красавица, такая красавица, что не рождалась
еще подобная ей! Никто не знает, дочерью какого падишаха пери она бьша. Кто
увидел ее, у того жизнь, день стали длиннее. Какая радость пролилась в мое
сердце! Слушай же, щенок без матери, невиданная красавица отвергла всех
знатных, подошла ко мне. Нежно погладила она мою чистую, мою изумрудную
дочь, так погладила, что…
Так мачеха наговорила семь коробов небылиц, а сиротка слушала все это,
прикусив губы, чтобы не засмеяться.
Ну что же, пусть мачеха нижет одну ложь на другую, а мы пока узнаем о
другом человеке.
Как-то раз сын одного падишаха пошел напоить свою лошадь, но сколько ни
старался пригнуть ее морду к воде, ничего не Садразам — великий везир, глава
правительственного аппарата в Османской империи.
пило. Лошадь, навострив уши, упорно пятилась назад. Ничего не понимая,
шахзаде наклонился и видит, на дне бассейна бле-тит что-то… Тут вынул он
из воды туфельку, украшенную драгоценными камнями, такую туфельку, что не
было, да и не будет никогда равной ей на свете. Не ножницами она кроена, не
иголкой расшита.
Увидев такое чудо, сын падишаха застыл с раскрытым ртом.
— Аллах, Аллах, — закричал он, — если так красива туфелька, какой же
красоты должна быть та, что носила ее!
Тут показалась старуха, такая горбатая, что язык ее касался земли.
Услышав вздохи шахзаде, она немножко выпрямилась, поглядела на него искоса и
говорит:
— О сынок, я эту туфельку видела на чьей-то ноге, когда свадьба бьша,
почему же она теперь плавает в бассейне? Берегись, смотри, чтоб разбойники,
перерезав тебе дорогу, не утащили туфельку в горы. Если так случится,
сказать тебе правду, я не останусь жива… И не потому, что она достанется
шакалам. Ведь все, кто был на свадьбе, не сводили глаз с туфельки, все-все,
и гурии, и пери.
Сказала она так и ушла, и зажгли ее слова огонь в сердце шахзаде!
Захотелось ему соединить две туфельки! Повелел он оседлать лошадей. Во все
стороны помчались всадники, обыскали они горы, долины, осмотрели каждый
кустик. Но вернулись, опустив повинные головы. Тут запылал в душе шахзаде
пожар. И могли ли искры его не долететь до дворца! Начали горевать и мать и
отец, досталось и везирам. Золотую туфлю из бассейна принесли в нижнюю
палату, из нижней палаты перенесли в палату везиров. Пошли пересуды, толки.
Три дня и три ночи толкли воду в ступе, носили воду решетом, но амбар пуст,
сосуд без дна… Все умные речи не заполнили и скорлупы от ореха. Наконец
заговорил мудрейший из мудрых везиров.
— Послушайте меня, почтенные старцы, — сказал он, — через наши горы
птица не пролетит, караван не пройдет, не могут там жить и сорок
разбойников. Если эта девушка не дочь пери, а дитя своих родителей, так не
разверзлась же земля, не поглотила ее, конечно, она сейчас в своем доме
занята своими делами. Позовем двух белых евнухов, пошлем их по домам, по
дворам, на чью ногу придется впору — та и хозяйка туфельки. Если судил
Аллах, возьмем девушку к себе и сыграем свадьбу, на этом и кончится беда
шахзаде, фирман же за падишахом!
А падишах, оказалось, подслушал весь разговор из-за решетки, и пришлись
ему по душе слова мудрейшего.
Тут белые евнухи, взяв с собой золотую туфельку и выкрикивая
падишахский фирман, обошли без устали весь город, заходили и в черные двери,
и в белые двери и пришли наконец к дому жестокосердой женщины.
Мачеха вырвала туфлю из рук белых евнухов, сперва на свою ногу
примерила, ничего не вышло; потом хотела натянуть ее на ногу своей дочери,
но туфелька и не думала налезать. Евнухи, не найдя той, которую искали,
собрались было уже пойти в другой дом, как одна из соседок и говорит:
— Почтенный, не облезет ведь золото, если сиротка тоже примерит туфлю,
разве она не дочь этого дома?
Тут мачеха, насупив брови, набросилась на нее:
— Да простит тебя Аллах, соседка, что ты говоришь? Ничего в ней нет
девичьего, стоит она, прислонившись к двери хлева, будто скверная метла.
Подходя к ней, нужно нос затыкать пальцами, разве этакое можно показывать
людям?
Однако белые евнухи угадали в ее словах какой-то обман и ответили так:
— О женщина, фирман, посланный сверху, приказывает не различать людей,
разве она не создание всевышнего?
Мачеха, услышав такое, хоть и не хотелось ей, пошла и открыла ворота. И
что же, девушка совсем не похожа на навозную метлу. Росла в грязи — выросла
розой! Надела сирота туфельку, и пришлась она ей точь-в-точь впору! Вот
тогда мачеха и прикусила язык, а белые евнухи застыли, изумившись.
Сколько ни бились великие ага, так ничего и не узнали у сиротки. Но они
поняли по ее глазам и бровям, что нашли ту, которую искали, и сказали ей:
— Дочь наша, Аллах милостив к тебе. Ждет тебя большое счастье, будь
готова в скором времени!
Все это хорошо, но разве могла перенести такое мачеха?
Решила она все-таки отправить во дворец вместо сиротки свою дочь.
Известно ведь, вор заметает свои следы еще до того, как обнаружат кражу…
Чтобы приукрасить дочь, мачеха чем только ее ни мазала, но разве помогут
краски? Рано или поздно подделка раскроется. Да где мачехе думать об этом!
Глаза ее загорелись, и не увидела она дальше своего носа.
Рано-рано утром пришли за невестой. Как только подошли к двери, мачеха
вывела свою нарядную дочь. Поглядели на нее люди, смерили взглядом с ног до
головы и сказали:
А г а.- почтительное обращение; господин.
— Красавица, в такой день солнце не прячется за тучами! Сними с себя
покрывало. Дай взглянуть на лунный лик невесты!
Мачеха притворилась, будто не слышит. Тут один из мужчин подошел к
невесте и сам поднял покрывало. И что же увидел он? Вот так красавица: зубы
провалились, на голове три волоса, талия, как у лягушки, глаз и бровей за
сурьмой не видно! Не поверили глазам своим люди.
— Аллах, Аллах, и белые евнухи говорили: «Росла в грязи, выросла розой,
нет ей равных ни на земле, ни на небе?!» Но где же пара к туфельке, которая
упала в бассейн?
Как только услышала такие слова мачеха, задрожали у нее ноги, руки.
Стала она болтать вздор.
— Когда одна туфля упала в бассейн, другую я выбросилав реку!
— А что сталось с рекой?
— Выпила корова!
— А с коровой что?
— В горы убежала!
— Ас горой?
— Сгорела, в пепел обратилась!
Нанизывая одну ложь на другую, мачеха старалась запутать все. Но
подивитесь мудрости Аллаха: голосистый петух прибежал к дверям и
закукарекал:
— Красавица сиротка у тандыра… у тандыра! Красавица сиротка у
тандыра… у тандыра!
Жена султана, а она была в свите невесты, и говорит:
— Аллах послал дар речи безмолвной твари!
— О жена султана, ты мне, достойной женщине, не веришь, а хочешь
поверить петуху величиною с кулак?
Такими словами хотела мачеха уладить дело. Но ничего не вышло. Как
только жена султана показала кончик фирмана, сразу же все реки остановились.
Что тут мог сделать человек, даже самый хитрый? Побежала мачеха, обливаясь
потом, домой. Открыла дверь — и что же? Сидит у тандыра та самая красавица,
которую видели на свадьбе.
Радости людей не было конца. Рассказала сиротка все, что перенесла от
мачехи. Жена султана, прослезившись, сказала:
— О жестокосердая женщина, ты, видно, и Аллаха не побоялась, сейчас я
пойду к падишаху и расскажу ему о твоих злых делах. Какой казни ты хочешь:
четвертовать тебя или другое что выберешь?
Мачеха то посмотрит в лицо своей дочери, то в лицо падчерицы, потом
покорно склонила голову…
Не выдержала тут сиротка и говорит:
— О жена султана, у тебя доброе сердце, не сможет мачеха искупить свои
поступки никакой казнью… Дорога на свете только мать, а у этой матери есть
одна-единственная дочь; что со мной было, то было, пусть с ней этого не
случится. Но если ее мать оплатит свои грехи кровью, дочь, как и я, попадет
в руки мачехи. Хорошо ли, плохо ли, а я все доверила Аллаху; не говори
ничего ни падишаху, ни шахзаде; пусть все останется нашей тайной!
Услышав эти слова, мать с дочкой бросились обнимать ноги сиротке, но
она сама нагнулась к ним и поцеловала их. Потом вынула она сверток, который
долго прятала, оделась и стала красивая, как роза, и тонкая, как тростинка!
Люди в одну сторону, они в другую… Но не забыла девушка свою корову и
своего петуха голосистого. Устроила обоих в дворцовом хлеве и только после
того пошла и села рядом с женой султана в карету…
Сорок дней и сорок ночей свадьбу играли, так весело было, что долго
люди о ней забыть не могли. Сиротка и сын падишаха достигли всего, чего
хотели. А мы пойдем дальше. С неба еще три яблока упало: все для сирот, не
знающих улыбки.